Бывает что то так рассмешит, дальше некуда:). Вот и решил помещать сюда подобные весёлости, тем более что они тоже помогают в решении многих вопросов...;):)
Здесь размещаются материалы над которыми мы работаем как на приёме, так и мои размышления. Что получается, к чему приходим и выводы касательно различных ситуаций...
Не всегда получается сказать своим детям всё что хотелось бы сказать, объяснить, показать, защитить, оградить, сказать о своей любви и многое другое, но написать им можно всё что лежит на сердце, в душе...
Здесь я думаю, что то устаревшее удаляю, над чем то думаю, что то шлифую. Материалы закрытые, но если кому либо очень захочется познакомиться с ними, обращайтесь...:)
С самой высокой башни крепости вижу: не нуждаются в жалости страждущие,
упокоившиеся в лоне Господа и носящие по ним траур. Усопший, о котором
помнят, живее и могущественней живущего. Вижу смятенье живущих и сострадаю
им.
Их я хочу исцелить от тоски и безнадежности.
Сострадаю тому, кто открыл глаза в праотеческой тьме и поверил, что
кровом ему Божьи звезды, и догадался вдруг, что он в пути.
Я запрещаю расспрашивать его, ибо знаю: нет ответа, который истощил бы
любопытство. Вопрошающий отверзает бездну.
Глубины сердца ведомы мне, и знаю: избавив вора от нищеты, я не избавлю
его от желания воровать, и осуждаю беспокойство, толкающее вора на
преступление. Он заблуждается, думая, что зарится на чужое золото. Золото
светится, как звезда. Любовь, пусть даже не ведающая, что она -- любовь,
нуждается только в свете, но не в силах человеческих присвоить себе свет.
Мерцание завораживает вора, и он совершает кражу за кражей, подобно безумцу,
что ведро за ведром вычерпывает черную воду родника, чтобы схватить луну.
Вор крадет и в мимолетное пламя оргий швыряет прах уворованного. И снова
стоит в темноте за углом, бледный, словно перед свиданием, неподвижный из
страха спугнуть, надеясь, что именно здесь он отыщет однажды то, что утолит
его жажду.
Отпусти я его на свободу, он снова будет служить своему божеству, и
завтра же моя стража, если я пошлю ее подстригать деревья, схватит его в
чужом саду: с колотящимся сердцем он ждал улыбки фортуны.
Но его первого я укрою своей любовью, потому что усердия у него больше,
чем у благоразумного в его лавке. Я строю город. Мою крепость я решил
заложить здесь. Я хочу остановить идущий караван. Он был семечком в русле
ветра. Ветер расточает семена кедра как аромат. Но я встаю на пути ветра. Я
укрываю семя землей, чтобы во славу Божию поднялись и оделись смолистой
хвоей кедры.
Любви нужно найти себя. Я спасу того, кто полюбит существующее, потому
что такую любовь возможно насытить. Только поэтому я затворяю женщину в доме мужа и велю бросить камень в
неверную. Мне ли не знать томящей ее жажды? Словно в открытой книге, читаю я
в сердце той, что в вечерний час, сулящий чудеса, оперлась на перила: своды
небесного моря сомкнулись над ней, и собственная нежность -- палач для нее.
Как ощутим для меня ее трепет; рыбка трепещет на песке и зовет волну:
голубой плащ всадника. В ночь бросает она свой зов. Кто-то по
явится и ответит. Но тщетно она будет перебирать плащи, мужчине не
насытить ее. Берег, ища обновления, призывает морской прилив, и волны бегут
одна за другой. И одна за другой исчезают. Так зачем потворствовать смене
мужей: кто любит лишь утро любви, никогда не узнает встречи.
Я оберегаю ту, что обрела себя во внутреннем дворике своего дома, ведь
и кедр набирается сил, вырастая из семени, и расцветает, не переступив
границ ствола. Не ту, что рада весне, берегу я, -- ту, что послушна цветку,
который и есть весна. Не ту, что любит любить, -- ту, которая полюбила.
Я перечеркиваю тающую в вечернем сумраке и начинаю творить ее заново.
Вместо ограды ставлю с ней рядом чайник, жаровню, блестящий поднос из меди,
чтобы мало-помалу безликие вещи стали близкими, стали домом и радостью, в
которой нет ничего нездешнего. Дом откроет для нее Бога. Заплачет ребенок,
прося грудь, шерсть попросится в руки, и угли очага потребуют: раздуй нас.
Так ее приручили, и она готова служить. Ведь я сберегаю аромат для вечности
и леплю вокруг него сосуд. Я -- каждодневность, благодаря которой
округляется плод. И если я принуждаю женщину позабыть о себе, то только ради
того, чтобы вернуть потом Господу не рассеянный ветром слабый вздох, но
усердие, нежность и муки, принадлежащие ей одной...
...Долго искал я, в чем суть покоя. Суть его в новорожденных младенцах,
в собранной жатве, семейном очаге. Суть его в вечности, куда возвращается
завершенное. Покоем веет от наполненных закромов, уснувших овец, сложенного
белья, от добросовестно сделанного дела, ставшего подарком Господу.
И я понял: человек -- та же крепость. Вот он ломает стены, мечтая
вырваться на свободу, но звезды смотрят на беспомощные руины. Что обрел
разрушитель, кроме тоски -- обитательницы развалин? Так пусть смыслом
человеческой жизни станет сухая лоза, которую нужно сжечь, овцы, которых
нужно остричь. Смысл жизни похож на новый колодец, он углубляется каждый
день. Взгляд, перебегающий с одного на другое, теряет из вида Господа. И не
та, что изменяла, откликаясь на посулы ночи, -- о Боге ведает та, что
смиренно копила себя, не видя ничего, кроме прялки.
